У нее, знаешь, были такие глаза, как у маленького олененка, светло-карие и несчастные, и она даже когда очень сердилась за что-нибудь и бегала за мной по комнате с расческой, чтобы ударить — все равно всегда казалось, что сейчас расплачется. Ну, тут я, конечно, моментально передумываю уходить, и такой ей, лежа, — девушка, меня зовут Марко, я итальянец, точнее, не просто итальянец, а сицилиец, вы знаете, что такое Сицилия? Она кивает.

— Вам помочь встать? — и протягивает мне руку. Конечно, что бы я обычно сделал в такой ситуации? Потянул бы девушку на себя, а там как пойдет. Но с Владой почему-то не стал. Во-первых, у нее было белое платье. А во-вторых — опять же, глаза. Поэтому я поднялся, поблагодарил ее, и спросил — что вам заказать выпить? Она пожимает плечами. Нет, мне обязательно нужно вас отблагодарить за то, что вы меня подняли с пола. И она смотрит на меня, прямо мне в глаза так, как ребенок, и говорит — ну тогда можно мне сок? Я переспрашиваю, потому что, думаю, может быть, она какой-то коктейль назвала, а я не расслышал. Но все-таки сок. Апельсиновый. Я заказал ей этот сок и вроде снова передумал уходить. Короче, что дальше там было — не очень важно… ну если совсем честно, я не очень помню. Помню только, что когда уже рассвет наступил, вдруг вокруг почти никого не осталось, и я снова вспомнил, что хотел спать. Отель у нас был на лодке. Назывался «Венеция». Плавучий отель. И вот я вроде как прошу Владу меня туда проводить, потому что я сам уже могу не дойти, и если она смогла бы мне помочь, то это бы было очень доброе дело. И она затаскивает меня в такси, садится рядом, все время, пока я пытаюсь ей руку на плечо положить, или на коленку, руки мои отпихивает — и, пытается понять, куда меня везти. Я не помню адреса. Помню только, что на реке. Мы едем туда, едем сюда, и я не выдерживаю и в какой-то момент отключаюсь. Сколько мы так катались — не знаю. Потом Влада меня будит — нашли гостиницу, выходите, я вас провожу, а то вы… Там, понятное дело, все на нее пялятся: ночь, она красивая, я еле стою на ногах; добрались до номера, я падаю на кровать, а она такая в дверях стоит:

— Ну все, до свидания. Спокойной ночи вам.

— Как до свидания? — спрашиваю я, — а с кем же я буду спать?

— Ну, наверное, с самим собой, — отвечает Влада, тихонечко прикрывает дверь, и полоска света за ней исчезает.

Когда я проснулся на следующее утро, я сначала даже про нее не вспомнил, а потом к середине дня — вдруг хлопнуло, тут помню, тут нет, только ее сок этот апельсиновый и оленьи глаза. И что-то меня накрыло. Была девушка, не было девушки. Я повспоминал, кто там еще был вчера, и через знакомых знакомых нашел контакт, пригласил ее на ужин. Поблагодарить. Договорились, я выбрал место, вечером ее жду. Темный зал, вокруг глыбы льда, официантки ходят в золотых масках, я потягиваю бакарди, и тут ее приводят — ваша гостья пришла. И она садится напротив меня, улыбается, и опять как школьница:

— Здравствуйте.

Все, короче. Я в нее влюбился.

— А потом?

— А потом мы еще встречались еще два года.

— А потом?

— А потом перестали.

Мы уже давно оставили недоеденный салат и пустые бутылки пепси на бумажных скатертях; прошли весь старый город, и Рэйнбоу-стрит через район Джабаль Амман, и поднялись по длинной грязной лестнице назад в Вебде, на ту самую площадку, где мы обычно проводим вечера и разговариваем, разговариваем, разговариваем, пока вдруг не становится ясно, что на сегодня пора прощаться. По дороге мы отвлеклись от начатого разговора, и Марио стал натянуто-весело напевать модную в этом сезоне песенку «Desposito» — непонятно, то ли не спеша возвращаться к начатому разговору, то ли не зная, как лучше это сделать. На этот раз нам досталось местечко у самого края смотровой площадки, на границе темноты, у обрыва. Мы переставляем стулья то так, то так — но лучше уже и быть не может.

— Итак, — говорю я, — два года. А почему… два?

Марио раскуривает аргилу и долго молчит.

— Наверное, надоело. Ей надоело за мной по всему миру мотаться, потому что я то там, то здесь, и выписываю ее к себе — Влада, прилетай в Москву, Влада, прилетай в Стокгольм, Влада, прилетай в Найроби, Влада прилетай в Хартум. Она прилетала, вначале с радостью, потом уже не очень. И не то чтобы я был несогласен — а что ей, например, было делать в Хартуме? Но потом она стала говорить, что ее семья над ней издевается все время из-за этого, что я ее мотаю по всему свету, а толку ноль; а еще меня начало бесить, что она такая хорошая. Слушай, ну правда, не закатывай глаза, это реально для меня была серьезная проблема, потому что я уже хорошо знал — в жизни так не бывает. Люди не бывают такими хорошими. Значит, или ей что-то от меня нужно, или она на самом деле не такая. Потому что вот этими своими «да, хорошо» и «если это для тебя важно, то конечно» она меня начала сводить с ума. Я попрошу — она сделает. Я позову — она приедет. Я на работе — она сидит дома, ждет. Приду в восемь вечера — ждет. В десять — ждет. В час ждет. В пять — тоже ждет. И главное, все молча. А больше всего бесило — что она поначалу даже меня не ревновала и не проверяла. Что, где, с кем, как. Никаких лишних вопросов, что расскажу — то и правда. «Я тебе доверяю» — и причем, я-то знал, что зря доверяет. И тогда я стала ее специально провоцировать. Делать разные вещи, чтобы ей было неприятно, чтобы вытащить из нее наружу вот это темное, которое она прятала.

— Wallah, Марио! — не выдерживаю я, потому что меня сердит то, что он говорит, и еще — для того чтобы приостановить на секундочку этот поток речи, чтобы выдохнуть и глубоко вдохнуть, приступая к той части истории, которой я еще не знала. — Зачем ты все это делал?

— Потому что бесит меня, Рита. Бесит, когда люди притворяются хорошими.

— И она прямо так сильно притворялась?

Марио мнется с ответом.

— Ну, по большому счету, она была почти хорошая, до самого конца. Ну не считая пары срывов, всяких там слез и женских криков, ну это ладно, мелочь. Но знаешь что, Рита, — это еще ничего не значит. Просто это я ее видел хорошей. Я ее так узнал, запомнил, и потом продолжал представлять.

— Или все же нет? Ладно. А что было дальше?

— А дальше было все просто. Я решил, что все-таки дознаюсь, что на самом деле у нее внутри. Узнаю, посмотрю, и уже тогда решу. Потому что жить с этим неизвестным мне казалось невыносимо. Она долго не сдавалась. Я тоже не сдавался. Из всего, мне казалось, ревность ее добьет быстрее всего, и я решил давить на это. Пойдем в ресторан — начинаю болтать с официанткой и включаю харизму на максимум, как будто все заново, но только не с Владой — комплимент, то спрошу, другое, узнаю, как ее зовут, и тут же, пока Влада прячет лицо за десертным меню — добавляю в друзья на фейсбуке и обещаю написать. И это так, знаешь, мило — девочка сначала отвечает осторожно, смотрит на Владу, мол, вижу, что вы пара, говорит нам что-то обоим. А через пять минут уже все — Влада для нее пустое место, и прямо из кухни посылает мне в чате губки и сердечко. А я смотрю на Владу. Она молчит, но губы надулись, дрожат, и в глазах — чирк-чирк, молния. Я спрашиваю — ну ты чего, Влада, ты чего? Неужели — делаю круглые глаза — ты меня ревнуешь? А как же все эти слова — про то, что ты так доверяешь мне, и всегда будешь? Нехорошо, дорогая, нехорошо. Она начинает сомневаться, стыдится, уверяет меня, что, конечно же, вовсе нет. Конечно.

— Что-то там еще было, я много всего придумывал, но я уже не все помню, конечно. Помню, что в какой-то момент заблокировал телефон, чтобы она не могла открыть, хотя раньше такого не было. Вот это ее уже сильно подкосило. Она все порывалась спросить — но, видимо, стыдно было. А я зарегистрировался на сайте знакомств. И вот один раз прихожу домой, оставляю телефон на кухне, а сам иду руки мыть — Влада борщ приготовила. Да-да. В Хартуме, приготовила мне польский борщ и сидит на кухне. Как обычно — ждет. На столе все накрыто для меня. Тарелки, хлеб, салат, салфеточка, вода стоит. И мой телефон. И Влада. С круглыми глазами — Марко, там… — и на телефон, как на таракан.

— Дорогая, — говорю я, отодвигаясь от нее и зачерпывая ложкой борщ, — ты что, опять мне не доверяешь? У нас все начинается заново?

— Доверяю, конечно.

— Ну и все.

— Но ты зарегистрировался на сайте знакомств, — продолжает Влада так обиженно, что даже мне становится ее жалко на секунду, — зачем?

— Да просто так. Сейчас работа на спаде, на переговорах вечно нечем заняться, — Влада выбирается из-за стола и уходит в другую комнату. Я врубаю на кухне телек. Мне нравится Влада, но мне не хочется сейчас ее успокаивать.

— В общем, длилось это у нас так месяца два или три, и я даже вошел во вкус — чем дальше я продолжал, тем быстрее она велась на все это, и знаешь что, Рита? Все! Изменился человек. Изменился! Была одна Влада, а стала другая Влада — нервная, дерганая, в слезы пускается с четверть оборота. Одно только осталось — глаза такие же у нее были детские. Поэтому если она плакала, я всегда уходил в другую комнату.

— Самый последний раз я почему-то запомнил очень хорошо. Была суббота — редкая суббота, что я был не на работе, и поэтому пообещал Владе, что весь день будем вместе, и будем делать все, что она захочет. И она потащила меня на выставку типа современного искусства, ну, знаешь, там была такая комната, вся заполненная цветным газом, полосками — тут идешь — синий, потом вдруг красный, потом переходишь в желтый, ну и так далее. Газ плотный, ничего не видно, даже если за руку держаться, и по идее, там надо было искать выход наощупь, но Влада была в хорошем настроении, и я почему это так хорошо запомнил — она то убегала, то снова появлялась и начинала меня целовать, а я только наощупь мог понять каждый раз, что это она. Потом она выбрала пойти в ресторан, в который мы ходили в самый первый ее вечер в Хартуме — все прекрасно, она довольна, я тоже — а потом мне звонит коллега. Спрашивает, не занят, вечер субботы, конечно, но нужно кое-что обсудить. Я смотрю на Владу — нет, говорю, совершенно свободен, о чем речь? И вот мы десять минут трепемся, двадцать, тридцать — коллега, ясное дело, не просто коллега, я с ней спал, пока Влада в Польшу летала в очередной раз. Влада сидит, в телефон смотрит, молчит. Я прикрываю ладонью трубку — что, дорогая, что-то не так? Она уже на взводе немножко — да, говорит, а твоя коллега в курсе, что сейчас одиннадцать часов вечера?

— Диночка, — говорю я в трубку, — я тебе перезвоню попозже. Сбрасываю звонок. И поворачиваюсь к Владе. Это был первый раз, когда она так прямо высказалась, и я вышел из себя — дождался-таки. Стал ей все высказывать: что сейчас опозорила меня при коллеге, что достала уже своими слежками и вечными обидами, что вначале была вся такая нежная-хорошая-никогда-не-ревнует, а на самом деле — вранье, одно сплошное вранье, она точно такая же, как и все. Конечно, сразу берем счет, едем домой, в такси между нами Сахару можно насыпать, а она уставилась в окно и плачет. Я протягиваю руку, чтобы ей погладить коленки, и пальцами начинаю водить по краешку платья ее — а другой набираю номер:

— Диночка, прости, был немного занят.

И тут у Влады вообще дикая реакция — она сталкивает мою руку, и сама бросается на мне, чтобы выхватить телефон.

— Марко, ты что, у тебя вообще стыда нет?

— Ты совсем офигела? — кричим мы одновременно.

Водитель такси оборачивается, пальцем стучу по голове и Владе показываю — совсем, что ли, больная? Жестко ее беру за плечо и отодвигаю назад к окну, где она сидела, и до конца поездки разговариваю с Диной. Когда мы заходим в дом, она свет не включает. Так проходит. Я слышу только, что она рыдает вовсю, захлебывается просто от истерики. И так мне от этого тошно. Подождал немного, потом включаю свет — сидит на полу. Тушь растеклась, помада размазана, на платье точки от слез расплываются.

— Чего ты ревешь? — спрашиваю.

— А ты сам не видишь, отчего? — говорит она. Сначала тихо.

— Вижу, что ты истеричка, — отвечаю.

И она срывается на крик:

— Марко! Хватит! Зачем ты это делаешь? Ты же это специально делаешь, я же вижу. Что не так, зачем ты так делаешь мне больно?

На ней было в тот вечер такое платье — красивое, золотистое, на тонких лямках, и на груди ткань — как лодочка такая глубокая, ну или как качели, что ли. И вот я ее схватил за плечи, поднял, а потом эти качели на груди — на себя дернул. Платье порвалось, она передо мной стоит — заплаканная, рваная и вообще некрасивая.

— Потому что бесит меня, когда мне врут, — отвечаю ей. Все время врала мне, ясно?

На следующее утро она уехала.

Мы помолчали.

— Все? — спросила я.

— Все, — ответил Марио.