Некоторые города вечерами кажутся красивее, чем днем, и Амман — из их числа. Днем его пустынные улицы с домами из белого камня все похожи одна на другую: сероватые коридоры, по которым бродишь от одной лужи к другой, а находишь вместо перекрестков, поворотов и площадей — тупики и магазины подержанной мебели. Амман — сложный город на семи холмах, и очень хитрый город: если не знать, как найти лестницы, которые ведут с одного его уровня на другой, судьба тебе каждый день сидеть снова и снова на каком-нибудь пыльном кресле, «видавшем дни Набатеев» (но это вряд ли), и пытаться найти на карте несуществующие улицы и дороги к дому.

Так и я сидела в «Доме Юсуфа», рассматривая в телефоне точку пересечения двух улиц, где «пили», как говорят здесь, аргилу мои друзья. Навигатор утверждал, что я нахожусь прямо по вбитому мною адресу, но по вбитому мною адресу находилась только разбитая дорога, старый фонарь, и, конечно, магазин мебели. Юсуф подливал мне чаю и хвалил кресло. Наконец, где-то сбоку открылась маленькая калитка, и из-за нее вышел мой друг Марио.

Да, это одно из тех мест в этом хитром городе, о которых можно узнать только от знакомых знакомых знакомых местных друзей и, вам сразу скажут, лучше никому больше не рассказывать, так что я — молчу. За пять динаров здесь можно взять напрокат два раскладных стула, вытянуть ноги на грязно-лиловом пуфе, и три часа подряд пить аргилу, рассматривая Амман, похожий на нарезанный ломтями пирог, где завитки одних улиц, спускаясь вниз, расширяются до громких и оживленных «бульваров», а другие так и теряются, прокладывая дорогу к центру, заканчиваясь, неожиданно, грудой камней и уличной свалкой.

По ночам этот пирог внезапно превращается в настоящий город с яркими пятнами уличных фонарей, подсвеченными зеленым мечетями, и лучами, расходящимися в разные стороны из самого сердца — римского амфитеатра — внезапно напоминая, что Амман, как ни смотри и как ни думай о нем, есть то, что он есть — точка в пространстве, где одна история накладывается на другую, еще одну, третью, и так до бесконечности — и если знать про все секретные двери и лестницы, можно переходить из одной истории в другую, никогда не останавливаясь.

И поэтому история, которую я вам сейчас расскажу — это именно такая, настоящая амманская история, и я буду писать ее, рассматривая, сверху вниз, этот город, похожий на остов огромного корабля, затонувшего в песках пустыни. Здесь в любой момент может открыться секретная дверь — а лестницу между началом и финалом, конечно, придется поискать, как тому и положено. Но самое главное, друзья, — это помнить, что нет ни одной такой улицы, линии в пространстве, и ни одной такой истории или жизни, которая бы не завивалась клубком, переплетаясь узлами с самой собой и со всеми другими.

В Иордании у меня было два имени и две цели — выучить арабский и познакомиться с Марко. Конечно, странно было, уезжая в незнакомую страну, готовиться так тщательно к знакомству с человеком, о котором ты только слышал однажды, и не знал почти ничего; и странно было ощущать себя частью истории, которой только суждено будет случиться — если ты с этим справишься. Но если ради чего-то и оставлять все позади, и открывать новые и новые коридоры в темноту — то, может, ради того, чтобы продолжать и менять ход всех историй. Потому что ты не отправляешься в путешествия для того, чтобы что-то увидеть, поставить отметку на карте или привезти домой сувениры. Ты едешь или спасая сам себя, сбегая, и так временно залатывая голодную, жадную дыру в своей груди; или для того, чтобы спасти других. А может быть, просто для того, чтобы где-то далеко, где ты остаешься один, выпустить на свободу своих внутренних демонов, выменивая на эту краткую прогулку следующую возможность остаться самим собой.

Ночью, после самолета, в новом доме меня встретили рассыпчатый барабанный ритм, цимбалы и прищелкивание бубна. Было около часа ночи — обычное для арабских семей время для того, чтобы собраться всем вместе в гостиной, открыв настежь двери и окна. Час ночи — это хорошее время, когда опустившийся, наконец, прохладный воздух чуть развеет накопившуюся за день в гостиной духоту и густую завесу сигаретного дыма. Ночью прохладнее, и поэтому перестает окутывать по ногам и рукам липкая восточная лень; ночью легче дышится, и поэтому можно выходить друг к другу из сени темных комнат чтобы перебрасываться шуточками, сидеть на диване, попивая свежесваренный младшей дочерью кофе, и просматривать на ютьюбе смешные ролики или горячие новости про события вокруг Аль-Аксы, передавая друг другу мобильный телефон и проклятия в адрес Израиля. Две молодые женщины повторяли, стоя перед телевизором, движения за танцовщицей живота на экране; та, что помладше, увидев меня, ойкнула, одернула футболку и потянулась к скомканному на диване платку — но, увидев, что я одна, махнула рукой. На ней были короткие брюки-кюлоты, спортивный лифчик и переводная татуировка на плече.

— Это она? — спросила она по-арабски.

— Это я, — ответила я. — Меня зовут Рита.

На большее моего арабского не хватило, и разговор пошел на ломаном английском. Батуль познакомила меня с Абир, которая, хотя и моя ровесница, приходилась мне теперь мамой; младшими Хамсой и Рагат, и отцом семейства Ахмадом, который, поднявшись с кресла, вдавил сигарету в пепельницу, разгладил складки на длинном белом платье, и церемонно пожал мне руку.

— Welcome to Jordan, — сказал он.